Главная Новости

April 29th, 2007

Опубликовано: 19.10.2018

видео April 29th, 2007

April 29th 2007 May 28th 2007

Какие ненадёжные двери у наших квартир! Стукнули совсем легонько, как бы боясь разбудить тех, кто за дверью, стукнули точно в стык планки и дверной рамы, и планка упала вовнутрь, в тёмный коридор. Пахнуло чем-то тёплым и затхлым. Образовавшийся проём был не слишком велик, я не был уверен, что смогу попасть сквозь него в квартиру, и послал вперёд сына.



- Ты только посмотри, там она или нет, и сразу возвращайся.

- Она на диване лежит.

Надеясь пролезть, снял пиджак, но рубашка на спине всё равно треснула. Чёрт с ней.

Да. Лежит. Соседи не зря забили тревогу, заметив, что свет у тёти Лиды не потушен даже днём. Всю свою жизнь она вынуждена была постоянно экономить и никогда не позволила бы себе жечь электричество до полудня. Кто-то вспомнил телефон моей матери, мать позвонила мне на работу и мы пошли вскрывать квартиру.


Febuary 17th 2007 April 29th 2007

Кому только тётя Лида не пообещала эту квартиру! Она была готова отдать и последнее любому, кто приветливо поздоровался с ней в прошлый четверг. Нам было обидно, порою.

- Тётя Лида, ну это же чужие люди! Почему Вы не думаете о нас, не думаете о себе, а думаете о соседях, с которыми вчера познакомились?


My birdcam @ april 29th 2007

- У Жанны Азамат женился, они все вчетвером в двухкомнатной квартире живут. Миша умер, я тоже умру, нам уже ничего не надо.

Дядя Миша умирал очень тяжело и долго. Несколько последних месяцев он лежал не вставая, мучаясь от каких-то непонятных болей. Скорая уже не выезжала на вызовы к нему, им надоело. Среди ночи тётя Лида звонила к нам:

- Мише плохо.

Моя жена накидывала пальто, зажав в руке ампулу димедрола, другую анальгина и одноразовый шприц и спешила в соседний квартал.

- Покайся, Мишенька, покайся! – уговаривала своего мужа тётя Лида, обливаясь слезами из-за плохих перспектив у дяди Миши в загробном мире.- Покайся, тебе легче будет, увидишь!

Дядя Мише было в чём каяться.  Я помню из детства его тайну, которой он делился с дядей Федей, куря сигарету за сигаретой на балконе панельной четырёхэтажки. То ли выпитая водка, то ли муки совести, не знаю, что именно заставило его тогда развязать язык:

- Получку на шахте получили, крепко выпили с ребятами. Банда была в городе – душили шахтёров после получки. Иду через мост, из под моста двое. Ну, всё, пиздец мне, задушат. Разозлился, взял их за шкирки, лбами друг о друга стукнул, а они хиленькие такие, худенькие, и через перила их - в реку. А сам домой пошёл. Утром слышу, в дверь стучат, ГПУ. Я получку взял, в окно, огородами, и смотал на Дальний Восток. Там у начальника стройки кучером устроился. Иногда поздно с ним приедем, он мне говорит «Ты, Миша, здесь, в прихожей ложись». А жена у него хорошая баба была. Как-то раз пришла ко мне под утро. Начальник потом сказал «Ты, Миша, больше здесь не оставайся» и я поехал в Красноводск.

В Красноводске, в Туркмении, тётя Лида и встретила дядю Мишу.

Детей у них не было, но они очень любили друг друга. Это была какая-то невероятная любовь через всю жизнь, до самой старости. Кажется, они никогда не обижали друг-друга, и всегда были готовы простить спутнику жизни что угодно. А детей у них не было, потому что тётя Лиду подростком забрали на Трудовой Фронт, она часто рассказывала, какие лишения они там испытывали – молодые девчонки виноватые тем, что когда-то, лет двести назад, их предки приехали в Россию из Голландии, Франции, Германии, а теперь Гитлер напал на СССР, а они – немцы. После резиновых сапог на босу ногу в сорокаградусный мороз, скудного питания и каторжного труда детей тётя Лида родить не смогла. Поэтому та любовь, которая переполняла их в первую очередь по отношению друг к другу, выплескивалась с избытком на всех соседских детей.

Впрочем, они всегда выбирали себе одного, любимчика, которого баловали, катали на шее и запихивали в него конфетки и сладости радуясь, если у ребёнка был хороший аппетит:

- Ты только посмотри! Ахту, ахту, ахту! Ну какой ребёнок! Ты моё золотце! – причитала тётя Лида, прижимая к себе очередного Русланчика или Сашеньку и целуя сопливца поочерёдно то в одну, то в другую щёчку.

Фаворит подрастал, начинал стыдиться их ласок и скоро совсем забывал своих нянек, и место на коленях у тёти Лиды и дяди Мишы занимал следующий.

Меня они полюбили ещё задолго до моего рождения, я был долгожданным, и стал как бы символом новой, добротной и счастливой жизни после десятилетий испытаний и лихолетий для всей нашей родни.

Тётя Лида любила вспоминать:

- Ах, как прыгал твой папка от радости, когда ты родился! Прямо до потолка! Головой до потолка! «Сын! Сын! У меня сын родился!» Ох, какой ты большой вырос, дай поцелую.

- Ну тётя Лида, ну отстаньте…

Но кто-то перехватывал воспоминания и рассказывал, что было дальше. Выпили на радостях, и пошли в больницу, железные ворота которой уже был на замке.

- Я перелезу! – пообещал грузный и полный дядя Миша.

- Не перелезешь! – заспорила соседка Мазитова.

Поспорили на пол литра и дядя Миша полез сквозь прутья, раздвигая их своими могучими руками. Застрял, оправдывался тем, что неудача его постигла из-за шёлковой рубашки, которая треснула точно так же, как у меня сегодня – на спине.

Тётя Лида лежала на диване, глаза её были полуприкрыты.

- Ну что же не позвонила нам! – подумалось мне. Прибежали бы, помогли, может, не умерла бы. Впрочем, нет. Вот, у изголовья дивана стоит табуретка, на ней стакан воды и несколько коробочек с таблетками на все случаи жизни. Ничего даже не тронуто, столбик валидола стоит, а не лежит на боку, значит, она даже и руку к нему не протянула. Очки на носу, в руках… Библия. Старая Библия на немецком языке, готическим шрифтом, ещё дореволюционная, оставшаяся от прабабки. Смерть была лёгкой, душа её попрощалась с этим миром под Благую Весть, а тело не почувствовало никакой боли.

Дядя Миша умирал вечером, мы все были рядом с ним.

- Домой, домой! – шептали его потрескавшиеся губы, чуб прилип к мокрому лбу, руки метались и я держал их, одновременно щупая пульс. Ещё дня три назад он разговаривал и испытывал интерес к жизни. Врач, зашедшая навестить его, взвизгнула:

- Дед, ты что?!

Деду мерили давление, рука оказалась под грудью врачихи и почти на автомате начала «шалить» с округлостями.

Пульс был слабым, мне казалось, что это может продлиться ещё довольно долго.

- Всё, сейчас он скончается. -  сказала тётя Лида и пульс стал стихать, пока не прекратился вовсе. Боль отпустила тело, и дядя Миша вытянулся на диване. На этом самом диване, в зале, а не в спальне теперь лежала тётя Лида.

У них вообще вся жизнь происходила в зале, в спальню они и сами редко заходили и не очень жаловали желающих попасть туда.

Там, на шкафу, лежали ценности тёти Лиды. Там лежала эта Библия в кожаном  чёрном переплёте, лежали их с дядей Мишей немногочисленные фотографии, оставшиеся с молодости, какие-то почётные грамоты и папка с тесёмками, которую тётя Лида принесла декабрьским ранним вечером  домой к моим родителям.

Я зашёл в комнату, где сидели бабушка, мать и тётя Лида. Все трое плакали так, как будто только что получили ужасное сообщение, узнали о чём-то непоправимом. Оказывается, тётя Лида все эти долгие годы писала в КГБ запросы, пытаясь выяснить судьбу моего прадеда и своего отца, которого забрали в 38-м.

- Ну за что они расстреляли дедушку, - плакала мать. – Что он им сделал? Он же был простым человеком, работал, растил детей, кому он помешал?

Тётя Лида, нацепив на нос очки, читала по слогам машинописный текст, я не слышал его совершенно, меня поразило, как сильно переживают мои близкие то горе, которое фактически случилось более пятидесяти лет тому назад. Вдруг бабушка выругалась по-русски. Бабушка у меня очень смешно ругалась, с сильным немецким акцентом, но только по-русски и с такой экспрессией, с такой степенью искренности!

- Ах сволочь! Я так и знала, что это он написал.

Дальше разговор пошёл по-немецки, но я с детства знал эту историю о каком-то дальнем родственнике, который перессорился на старости лет со всеми своими детьми, пошёл и снял со сберкнижки все свои деньги, да и съел их, обмакивая в сметану, после чего умер. Это он предал прадеда от зависти к нему, пережил его лет на двадцать, чтобы сдохнуть потом в корчах и муках, под презрение собственных детей.

rss